Одно из главных правил когнитивной войны – сокрытие авторства атакующего. Оно может прятаться за нейтральной подачей негативной информации под соусом – так это все так говорят. Атакуемая страна может отмываться от грязи, но у нее нет доказательств, что ее враг перед ней. Все доказательства исключительно косвенные.
Опыт такого распространения серьезного негатива в политической борьбе был накоплен Советским Союзом уже в доинтернетовскую эпоху. Это была, например, операция “Инфекция”, призванная привязать создание и распространения СПИДа к США. Причем, она очень напоминает сегодняшние действия (часто анонимные) России, Китая и Ирана по той или иной привязке коронавируса к США. Кстати, вновь повторилась гипотетическая разработка генетического оружия против азиатского населения. В прошлом это было население Африки. Правда, эти обвинения поутихли, когда США сами возглавили список числа умирающих.
По СПИДу в свое время выделялось недостаточное знание английского языка в этих циркулирующих обвинениях: “Хотя у них не было специальной подготовки по психологии, они отточили свои навыки в течение нескольких десятилетий и поняли динамику распространения слухов интуитивно. Ответственный сотрудник сочинил текст первым и по-русски, а затем заказал перевод на английский переводчикам КГБ. Некоторые переводчики были носителями языка, но большинство были русскоговорящими, получившими образование в школе для этих целей. Использование не носителей языка, которые не имели возможности слышать разговорный английский, иногда приводили к неестественным и синтаксически неточным переводам, как это оказалось в письме в газете Patriot [там была опубликована первая информация о СПИДе с обвинениями в адрес США – Г.П.]. В тексте было и несколько грамматических ошибок, включая отсылку на “virus flu”, а не “flu virus”. Такие промахи были типичными для дезинформационных сообщений, исходящими из советского блока”.
Практически такими же словами, кстати, описывают недостаточное качество переводов ольгинских троллей уже в наше время. Как это ни странно, но это никак не отражается на восприятии, видимо, из-за серьезной негативности передаваемых сообщений.
Серьезную негативизацию трудно опровергать, поскольку она базируется не на фактах, а домыслах. Факты можно опровергнуть, что трудно сделать с домыслами. Они не подлежат проверке, поэтому их принимают на веру.
Интересно, что ничего нового эти негативные нарративы не несут, поскольку в них действуют те же “враги”, которых пропаганда назначила давно и чуть ли не навсегда. Например, анализ по поводу коронавируса звучит так: “Первое дезинформационное сообщение о коронавирусе, которое мы зафиксировали, появилось в финансируемом Россией Sputnik News 22 января. С самого начала нарратив был таким: вирус искусственно создан, это оружие создано НАТО. С небольшими вариациями мы видим тот же набор и дальше.”США создали вирус”, “Пентагон сделал это”, “Правящие элиты”.. Целью этой предположительно дьявольской схемы является “введение мировой тирании” и “обеспечение американской гегемонии”, “страны третьего мира – все, живущие южнее 40 параллели” являются целью Злого Запада”. То есть коронавирус страшен, но еще опаснее враги, которые стоят за ним.
Человеческая психология хочет видеть мир правильным: плохое должно иметь своим источником также плохое, если не худшее: “Человеческое сознание не может принять бедствие как случайность. Что бы ни произошло — засуха, лесной пожар, даже падение метеорита, — нам необходимо найти какую‑то причину произошедшего, нечто, что поможет дать ответ на вопрос: почему это случилось сейчас, почему это случилось с нами и что надо сделать, чтобы это не произошло вновь? Эпидемии здесь не исключение, скорее, даже правило — не счесть конспирологических теорий вокруг ВИЧ, архивы фольклористов ломятся от историй о заражённых иглах, оставленных в сиденьях кинотеатров, об инфицированных пирожках”.
В темноте мы можем чаще увидеть нечто враждебное. Точно так происходит в условиях неопределенности. Когда врага нет, его выдумывают или специально конструируют.
Результирующий вывод научного сообщества таков: “оснований считать, что вирус SARS‑CoV‑2 имеет искусственное происхождение, нет. Нам неизвестны его достаточно близкие и при этом хорошо изученные родственники, которые могли бы послужить основой для синтеза, никаких вставок в его геном из ранее изученных патогенов учёные также не обнаружили. Вместе с тем, его геном организован в манере, соответствующей нашим представлениям о естественной эволюции этих вирусов. Можно придумать громоздкую систему условий, при которых этот вирус всё-таки мог бы сбежать от учёных, но предпосылки для этого минимальны. В то же время шансы появления нового опасного штамма коронавируса из природных источников в научной литературе последнего десятилетия регулярно оценивались как очень высокие. И вызвавший пандемию SARS‑CoV‑2 в точности отвечает этим прогнозам”.
Однотипно разбираются и мифы вокруг СПИДа. То есть, как получается, массовое сознание нуждается в мифологии или квази-мифологии для упорядочивания мира. И если ее нет, добрые люди всегда подскажут, что делает старый враг, который лучше других подходит на роль нового врага.
Сегодня, в связи с коронавирусом, вообще многократно возросли возможности для подсказки со стороны. Увеличение трафика интернета говорит о том, что люди времени не теряют на карантине, а вовсю включены в информационные и виртуальные потоки. И это одновременно говорит об определенном отключении критичности восприятия. Когда мы находимся внутри информационного или виртуального события, мы начинаем жить по его законам. Выходя оттуда, мы попадаем снова в наш мир, но воздействие этого информационного или виртуального путешествия все равно сохраняется.
Психоаналитик Александр Кудрявицкий говорит о трудном положении человека в новом для него мире: “Абсолютное большинство людей за очень короткое время оказались в новом, куда менее спокойном и безопасном мире. Необходимо очень быстро менять привычки, зачастую и весь привычный образ жизни. Все описанное выше почти неизбежно приводит к сильнейшему стрессу (точнее, дистрессу). Колоссально растет тревога. Пример «выплескивающегося» напряжения в поведения людей — паника. Мы это видим по пропавшим крупам и туалетной бумагой. Но паника – это далеко не самое страшное – хуже всего, когда на опасность не реагируют. Психологи называют это защитным механизмом отрицания. Терпеть тревогу и напряжение очень долго почти невозможно, и в этот момент может сработать механизм, который снимет напряжение любыми способами. Если он не осознается, то отрицание может быть очень опасно для человека. Весь психологический ресурс будет брошен на борьбу с напряжением и тревогой, а не на адаптацию к внезапно появившимися обстоятельствами”.
Человек как бы оказывается загнанным в угол, в результате он будет готов поверить любой версии, если она будет выглядеть правдоподобно с точки зрения его собственных критериев. Разные виды врагов сопровождают человечество всю его жизнь. Вся официальная история состоит из отдельных эпизодов победы над врагами. Если этого нет, то нет и истории.
Или, наоборот, человек в стрессовой ситуации не будет верить ничему, как это произошло в случае отрицания Д.Трампом российской дезинформации по поводу коронавируса. Он говорит: “Если читать Washington Post, то верить этому не надо. Я верю очень малому из того, что я вижу. Я вижу статьи в Washington Post, которые настолько фейковые, настолько надуманные”. Это приблизительно как у Булгакова, только звучит не фраза “не читайте советские газеты”, а “не читайте “Washington Post””
Фейк по сути – это аналог современного народного творчества, поскольку он соответствует болевым точкам массового сознания. Это такая же массовая культура, как, к примеру, комикс.
Т. Кулка очень точно в свое время описал характеристики китча. Но эти характеристики удивительным образом соответствуют тому, что мы все понимаем пол фейком.
Характеристики китча, а по сути одновременно и фейка, таковы:
– объекты и темы максимально эмоционально нагружены,
– объекты и темы легко идентифицируемы,
– китч не обогащают наши ассоциации об отражаемых объектах и темах.
Китча не будет, если не выполнены все эти условия.
Инстаграм – это тоже китч как еще один объект массовой культуры. Давление соцмедиа вновь порождает вариант фейковой действительности. Можно привести, например, такое высказывание профессора социологии из Университета Мэриленда Ф. Коэна: многие молодые пары “хотят свадьбы, которая выглядит хорошо на Инстаграме. Вы не можете жениться в 23 и ожидать, что вас будут поздравлять”.
Мы видим, что фейк, китч, Инстаграм имеют сходные требования к своему продукту, который не несет нового, а акцентирует то, что уже известно, просто поднимая его на новый уровень. Поэтому успешность здесь базируется на общих принципах для всех.
Негатив, разрушающий единство, интересовал в советское время и Запад. То есть это была та же модель, которую сегодня запускают против Запада. Она практически однотипная: тогда и сейчас.
В рассказе о генерале Ф. Бобкове, которого в этой статье назвали “конструктором перестройки” говорят так: “В 1970-е годы диссидентское движение в СССР подверглось стремительной радикализации. Диссиденты выстраивали собственную систему ценностей, которая, как в кривом зеркале, пародировала социалистическую идеологию, но только от противного. Если образцовый советский человек не пил, не курил, занимался спортом, был верен своей семье и писал слово «Родина» с большой буквы, то настоящий диссидент, как правило, пил по-черному (у Сергея Довлатова это называлось «алкогольный протест»), вел беспорядочную личную жизнь, ненавидел и презирал страну, в которой живет, но при этом назло КГБ верил в Бога. В таких «инакомыслящих» Бобков справедливо предчувствовал буревестников грядущего распада государства. «Западом это поощрялось как тот внутренний резерв, который способен подрывать основы строя, существовавшего в Советском Союзе, — писал экс-начальник 5-го управления. — Поощрялось достаточно активно, целеустремленно, о чем свидетельствуют и документы, и практика. И, конечно, церковь. Ее стремились брать в союзники, поскольку она, как известно, пережила сложные периоды в советское время. Я говорю слово „церковь“ в широком смысле, это не только ортодоксальная, но и различные сектантские объединения»”.
Это старая модель, именуемая “разделяй и властвуй”. Еще один генерал КГБ В. Федорчук вспоминал так: “Когда я был председателем КГБ Украины, председатель КГБ СССР Андропов требовал, чтобы мы ежегодно в Украине сажали 10 — 15 человек. И мне стоило невероятных усилий, вплоть до конфиденциальных обращений к Брежневу, чтобы количество украинских диссидентов ежегодно ограничивалось двумя-тремя людьми. К тому же Андропов лично следил за ходом следствия по делам некоторых украинских диссидентов. Иногда задавал направление. Можете себе представить? А потом с помощью некоторых писателей во всем виноватым сделали КГБ Украины, Федорчука, которые якобы выслуживались перед Москвой <…> Вы, наверное, обратили внимание, что в тюрьмы сажали в основном писателей-государственников, за границу высылались либералы, такие, как Аксенов, Бродский, Буковский. Некоторые деятели культуры были вроде бы полузапрещенные. На самом деле Андропов им тайно покровительствовал, оберегал их, создавал о них соответствующее положительное общественное мнение. Это Высоцкий, Любимов, некоторые другие. А чего стоит его странная дружба с Евгением Евтушенко? Ведь доходило до курьезов. Бывало, пьяный Евтушенко в кругу друзей-писателей демонстративно звонил Андропову по прямому телефону. А мутная история с Солженицыным? Подумайте: как сельский учитель, отсидевший в тюрьме, смог получить в распоряжение тайные архивы НКВД? Причем в его книгах многие документы банально фальсифицированы, размах репрессий многократно преувеличен. То, как лично Андропов руководил операцией по выезду Солженицына в США, — это отдельная история. Спрашивается — а зачем? Чтобы он там, в США, без малейших затруднений продолжал своими книгами разрушать Союз? Так кто, если не Андропов, содействовал развалу Союза?”.
Почему позитивное восхваление мы считаем пропагандой, а негативизацию, то есть приписывание негатива – нет. Один из ответов на этот, казалось бы, простой вопрос таков. Позитивизация является процессом массовым, на него работает вся государственная машина, а негативизация – процесс “индивидуальны” – на него работают, как источник, а не ретранслятор, только спецслужбы. То есть разница в системности, с одной стороны, и одиночном характере, в другой.
Не менее важно в оценках и то, что негативизация вскрывается и осуждается как коммуникативный процесс, идущий от другой страны, а не от своей. К примеру, такой шум от вмешательства в выборы Трампа в 2016 году произошел в сильной степени из-за того, что это было признано российским вмешательством. И третье понимание негативизации, отличающий ее в худшую сторону, состоит в том, что позитив – это о себе, а о негатив – это о других. Государство само о себе негативы не распространяет, хотя позитивы делает с большой охотой.
Есть определенные пограничные случаи, когда из позитива делается негатив или из негатива – позитив. “Великий” Сталин становится главным негативным персонажем в процессе десталинизации. Но одновременно в сегодняшнем дне России видят откат в сторону сталинизации.
Л. Гудков говорит, оценивая уровень позитивности Сталина: “Это держится на 70%, чуть-чуть поднимается в связи с 9 мая, с общей пропагандой, общим раздражением, отсутствием представлений о будущем. Сама по себе пропаганда не была бы действенной, она не создает новых представлений и мифов, но есть некоторый запрос на такой миф и символ. Это, прежде всего, ретроориентированный миф, который создает некоторую совокупность представлений о сильном, могучем государстве, едином народе, устремленном в будущее, о народе-победителе, обладающим моральной полнотой. Это условия для негативной оценки настоящего, выражение очень смутного, диффузного раздражения. Это раздражение тщательно переупаковывается уже пропагандой, канализируется и работает. Поэтому одновременно с запросом на сильную руку, как отражение дефицита справедливости, порядка, ощущения всеобщей коррумпированности и цинизма, растет запрос на эту фигуру. Одновременно, что очень важно, поднимается (и это уже пропаганда вставляет сюда) авторитет и КГБ, и ФСБ, и всех силовых органов. Идет пропаганда милитаризма, антизападных, антилиберальных представлений. До прихода Путина доминировала негативная оценка Сталина, после легитимации этой фигуры и, соответственно, мифа о войне, она медленно начала тянуть за собой авторитет, доверие к ФСБ. Сталин — это некоторый знак общего возвратного тоталитаризма. Это не настоящий тоталитаризм, я бы назвал его китчевым или ретрототалитаризмом”.
Или мнение Д. Орешкина: “Миф о Сталине может жить только в иррационально организованной ментальности. Если бы у нас была нормальная историческая наука, которая исследует реальные факты прошлого, то этот миф не удержался бы. Именно поэтому не позволяют открыть архивы, именно поэтому нам не дают или с трудом дают публиковать какие-то реальные факты. Вместо этого создается то, что я назвал термином “эпос”: героический эпос, что вообще-то характерно не для новейшего времени, а для Средних веков. Эпическое мышление мыслит категориями великих героев, которые разрушают горы и останавливают реки. Нужда в такой эпической фигуре характеризует некоторую недоразвитость как общественного мнения, так и той элитной надстройки, которая это мнение формирует”.
Это в принципе типичная когнитивная трансформация – завышение фигуры – в данном случае политического деятеля, которая бытовала в СССР. Тогда мифологизировались все: от председателя колхоза до генсека. А до этого был опыт максимального завышения до фигур сакрального порядка, на котором строится инструментарий религии. Мы любим не потому, что нам нравится, а потому, что нам сказали, что мы должны любить.
Есть также общая тенденция позитивизации прошлого, на фоне которой и возникает фигура Сталина как часть этого прошлого и его создатель. По данным Левада-центра 75% россиян считают, что советская эпоха была лучшим временем в истории страны, не согласных с этим лишь 18% опрошенных. К. Пипия объясняет это так: “«Ностальгические» настроения о советском прошлом определяются тремя основными причинами: необходимостью сопричастности к «великой державе», разрушением единой экономической системы и потерей чувства сплоченности и доверия, которым они наделяли советское общество”.
В когнитивной войне отбирают те события для тиражирования, которые приведут к трансформации массового сознания в нужную сторону. Кто-то может не соглашаться, но массовое сознание потому и является массовым, что этот “кто-то” может не иметь значения, поскольку 70% перейдут на нужную точку зрения при точной и интенсивном воздействии.
Не может быть в принципе чистого информирования, оно всегда начинает смещаться в сторону от объективности в зависимости от устремлений коммуникатора. Сильные коммуникации способны менять минус на плюс, а плюс на минус. Слабые коммуникации не способны ничего изменить в общественном мнении. Но они могут зародить сомнения в достоверности существующих информационных и виртуальных потоков.
Георгий Почепцов
Только главные новости в нашем Telegram, Facebook и GoogleNews!
Tweet